Детство большинства современных молдавских политиков прошло в колхозном селе. Это не плохо, и не хорошо, это просто факт их жизни. По мере взросления они осознали себя румынами, а потом и европейцами. При этом их сознание подверглось жесточайшей либерализации, которая в корне противоречит всему тому, что они впитали в себя в своем колхозном детстве. Но как бы они ни старались избавиться от наследия этого детства, оно все равно, как тяжелая гиря, тормозит их дальнейшее движение по новой жизни. В итоге, все, что бы они ни пытались делать, все равно похоже на колхоз. Даже если поменять его название с «Путь к коммунизму» на «Путь в Европу».
По данным официальной статистики, сельское население Молдовы и сегодня значительно превосходит городское: из примерно 2,5 млн. постоянно проживающих в стране жителей более 1,4 млн. – селяне. Ученые утверждают, что по этому показателю Молдова в Европе уникальна – в остальных 40 с лишним европейских государств давно преобладает городское население.
Село, в котором родилось и выросло большинство представителей того, что называют сегодняшней политической элитой Молдовы, – это не то село, про которое Лучиан Блага сказал, что в нем родилась вечность. Это было нечто совсем другое – советское колхозное село.
Колхозный мир
Колхоз был особым социально-экономическим и культурным феноменом, можно сказать – отдельным миром.
С одной стороны, он обеспечивал интенсивное сельскохозяйственное производство по всем направлениям – растениеводство, животноводство, садоводство – и, соответственно, базу для мощного агропромышленного комплекса – консервной промышленности, виноделия. Сегодняшний агросектор Молдовы, со всеми его фермерами, лидерами и квотчиками (так стали называть бывших колхозников, хотя такого слова нет ни в румынском, ни в русском языке) – жалкая тень былой колхозной мощи.
Колхоз обеспечивал высокий уровень социальной защиты. В каждом селе были дома культуры, школы, библиотеки, знаменитые книжные магазины «Луминица», медицинские пункты.
В то же время, все знали, что «La colhoz pe dealul mare, cine fură, acela are» («Все вокруг колхозное — все вокруг мое»), и при желании и сноровке можно было притащить что-то с колхозного поля на свой двор. Председателю такое поведение колхозников не нравилось, вместе с местными милиционерами он отлавливал и наказывал (или делал вид, что наказывает) воров. Нередко ими оказывались соседи и родственники – в селе, если копнуть, все друг с другом родственники.
Колхозная система органично уживалась с традиционными родоплеменными отношениями – кумэтризмом и нанашизмом.
Из колхоза можно было уехать на работу и учебу в город. После учебы можно было вернуться в родной колхоз, которому нужны были агрономы, бухгалтера, юристы (в университете даже преподавался специальный курс «Колхозное право»), работники со средним специальным образованием, учителя. А можно было покинуть родное село насовсем, начать новую жизнь в городе, став инженером или рабочим на заводе, врачом, ученым, милиционером или водителем. Благо урбанизация и индустриализация позволяли любому найти себе применение и в городе.
В конце 1980-х – начале 1990-х годов вся эта система рухнула. Первое, что сделали бывшие колхозники, – разворовали имущество собственных колхозов. А сельская молодежь массово хлынула в города, прежде всего, в Кишинев.
Этим миграционным процессам посвящены специальные научные исследования. Вот что пишут авторы книги «Понять Молдову» Юлия и Сергей Борисовы:
«После 1991 года перемещение сельского населения Молдовы в столицу усилилось, особенно через такой социальный лифт, как получение молодежью из провинции профессионального образования в крупном городе, последующее трудоустройство и социализация в нем. (…)
Перемещение селян в города – процесс повсеместный и естественный. И везде он проходил и проходит небезболезненно. Прежде всего это проблема появления в городах масс населения, плохо адаптированных к городскому образу жизни, городским нравам, жизненным принципам и ценностям, в силу чего зачастую склонных к маргинальности, социальному аутсайдерству, девиантным формам поведения.
Однако в Кишиневе ситуация приобрела особые масштабы: во-первых, из-за того, что процесс миграции стал с начала 1990-х годов совсем уж неуправляемым; во-вторых, из-за того, что в силу особенностей поселенческой структуры Молдавии новыми жителями столицы становятся почти исключительно сельские жители, а, например, не частично урбанизированные граждане из городов поменьше. В результате современный Кишинев оказался населен по преимуществу людьми, воспитанными на ценностях и нормах сельских сообществ. Эти ценности и нормы сами по себе не хуже и не лучше урбанистских, но следование им в городских условиях часто приводит к иным последствиям, нежели в породившей их аграрно-деревенской среде. (…)
Однако – и в этом, кажется, заключается главное своеобразие Кишинева как городского сообщества – носители норм и ценностей сельской субкультуры, а также соответствующего им жизненного стиля не слишком стремятся адаптироваться к урбанистическим требованиям и обыкновениям. (…) В Кишиневе, скорее, вчерашние селяне сами успешно навязывают городу свои нормы, ценности и принципы, свой стиль жизни».
Когда узнал, что ты румын и европеец
Представьте себе молодого сельского жителя, который рос в семье колхозников, в общей колхозной атмосфере, и который вдруг оказался в условиях, когда вся эта система, весь привычный уклад жизни рушится. Многие почувствовали себя «джанго освобожденными», которые вырвались из всего этого «колхозного рабства» к столичной, да и вообще к тотальной свободе.
И в это время ты вдруг еще узнаешь, что ты, оказывается, можешь быть не молдаванином, а румыном. Это там, в колхозе, ты был каким-то примитивным молдаванином, а здесь, в городе, ты уже истинный румын.
Можно представить себе состояние тех молодых людей в результате такого двойного «освобождения» – от тяжелого колхозного детства и от своей молдавской идентичности. Ты уже не обязан помогать родителям-колхозникам по хозяйству, а можешь заняться по-настоящему важными делами – ходить на митинги вместе с другими такими же, как ты, вчерашними селянами, выступать за национальное возрождение и за другую, лучшую жизнь. И ты делаешь все это, как столичный румын, а не как колхозный молдаванин, то есть ты, как человеческая личность, однозначно поднялся на более высокую ступень в своем развитии.
Такой путь прошли десятки, а может, и сотни тысяч молодых людей, в том числе практически все нынешние руководители Молдовы.
Например, Майя Санду в 17 лет уехала в столицу из колхоза имени Чапаева – так он назывался в ее родном селе Рисипены Фалештского района, – отучилась в Экономической академии и Академии публичного управления, получила диплом магистра в американском Гарварде, поработала в министерстве экономики, во Всемирном банке, стала министром образования, премьер-министром и президентом. По ходу этой карьеры Санду поняла, что она не просто румынка, а европейка, либералка и демократка, что подняло ее просто на заоблачные высоты по сравнению с ее молдавским колхозным детством.
Либерализованное поколение
Одновременно все это поколение подверглось жесточайшему промыванию мозгов в духе самого оголтелого либерализма.
Возьмем другого нынешнего руководителя Молдовы – председателя парламента Игоря Гросу. Он родился в один год с Санду и примерно в одно время с ней окончил исторический факультет Государственного университета Молдовы. Но он никогда не работал историком. Сразу после окончания вуза он трудоустроился в какую-то неправительственную организацию, а потом периодически их менял, став профессиональным энпэошником.
Хотя в реестре профессий Молдовы нет такого занятия, как «энпэошник», им зарабатывают себе на жизнь тысячи людей. Они кочуют из проекта в проект, от гранта к гранту, от спонсора к спонсору. Мастера на все руки, они готовы заниматься чем угодно, в зависимости от текущей конъюнктуры – реформой образования или юстиции, экологией или внешней политикой, защитой прав человека, укреплением правового государства или консолидацией демократии.
Главное, чтобы все это делалось в духе либеральных ценностей, которые, среди прочего, включают и так называемую «новую этику», также напрочь отвергающую те ценности, в которых эти люди воспитывались в детстве в своих селах и их колхозах.
Вся деятельность этих полностью переформатированных человеческих индивидуумов осуществляется вне рамок какой-либо мало-мальски внятной системы, она ни к чему не привязана, носит хаотичный, релятивистский, оппортунистический характер. Это не удивительно, учитывая, какая вообще каша в голове у тех, кто этим занимается.
Выскочить на волю из колхозного села, сменить национальную и страновую идентичность, стать матерым либералом – это все равно, что быстро всплыть с большой глубины без декомпрессии. Мало кто, если и выживет, сохранит здоровье после этого.
«Путь в Европу»
Итоговым продуктом всей этой скоротечной эволюции, случившейся при жизни всего одного поколения, стала европейская интеграция. Но как бы те, кто проводит этот курс, ни старались изображать из себя европейцев с претензиями на место в Европейском Союзе, трудно избавиться от впечатления, что все равно они занимаются каким-то колхозным строительством.
Можно поменять название колхоза с «Путь к коммунизму» на «Путь в Европу», но от этого он не перестает быть колхозом. Те, кто еще 40 лет назад мечтали стать председателями, главными агрономами, бригадирами и звеньевыми, сегодня называются президентами, спикерами, премьерами, депутатами и министрами. Они могут вставлять в свою речь непонятные иностранные словечки, но колхозное детство все равно выпирает у них изо всех щелей. Это не плохо, и не хорошо – это просто еще один факт их жизни.
Дмитрий Чубашенко
Источник: traditia.md