Принятая в конце прошлого года Стратегия национальной безопасности призывает нас «научиться жить в условиях длительной и высокоинтенсивной гибридной войны». Между тем пятая часть жителей Молдовы честно признается, что понятия не имеет, что скрывается за этим определением. Попытаемся разобраться.
«Призрак бродит по Европе»
«С момента аннексии Крыма в марте 2014-го призрак «гибридных» тактик (или угроз) преследует споры о безопасности в Европе и Америке. Это заставляет предположить, что речь идет о новой, высокоэффективной форме войны, которая создает комплексные угрозы для ЕС, НАТО и их соседей. Однако гибридные тактики не новое и не эксклюзивное (или премьерное) российское изобретение. Они стары так же, как война сама по себе, и западные страны часто использовали их элементы довольно эффективно, по меньшей мере на тактическом уровне», - это отрывок из статьи министра иностранных дел и европейской интеграции Молдовы Нику Попеску, написанной в январе 2015 года, когда он был старшим аналитиком Института ЕС по вопросам безопасности.
В тот период понятие «гибридная война» еще оставалось предметом споров. Как отмечали исследователи Норвежского института международных дел Эрик Райкборн-Кьеннеруд и Патрик Куллен, «термин был извлечен из относительно скрытых областей военной теории и стал широко используемым для описания множества различных вызовов для Запада в областях безопасности и обороны. Создание новых терминов (или адаптация старых) для описания или объяснения вызовов, с которыми приходится сталкиваться, - общая практика в среде аналитиков и практиков в сфере безопасности и обороны. И как многие новые термины, применяемые широко, понятие «гибридная война» или «гибридные приемы ведения войны» получил значительное количество критики. В основном потому, что концепт произошел из взгляда на врага. Таким образом его определение и значение менялись в зависимости от объекта анализа, и понятие лишалось концептуальной ясности. Его критиковали за то, что это фраза-подхват или модное слово с ограниченной аналитической ценностью, не содержащее ничего совершенно нового. А также за то, что оно искажает традиционные различия между миром, конфликтом и войной, и растягивается настолько, что концептуально оно становится синонимичным самой обширной стратегии».
Старший аналитик Института ЕС по вопросам безопасности давал довольно распространенное для того времени определение гибридной войны. Вот оно: «Гибридная война включает ряд враждебных действий, при которых, вместо классического крупномасштабного военного вторжения, атакующая сторона стремится подорвать своего оппонента через различные акции, включая диверсионные операции, саботаж, хакерство и поддержку повстанческих групп. Она также предполагает распространение дезинформации (в целевых и третьих странах), оказание экономического давления и срывы энергетических поставок. Для успешного выполнения таких акций требуется хорошая интеграция между этими элементами, а также их подчинение некоему стратегическому командованию. Кроме того, обязательно, чтобы агрессор был в состоянии правдоподобно отрицать эти действия перед местным и международным сообществом».
Нику Попеску был уверен, что европейским странам, в отличие от Украины, гибридные атаки не грозят. «По-прежнему крайне маловероятно, что Россия попытается начать захват территорий членов НАТО с помощью «маленьких зеленых человечков». Но попытки дестабилизировать правительства и унизить как Евросоюз, так и НАТО через узкомасштабные операции - то, что некоторые называют «тыкать и прощупывать» - не являются невозможными», - заключил он.
Старший аналитик Института ЕС по вопросам безопасности явно недооценивал происходящие процессы. Мир разительно и безвозвратно менялся, и уже через два года, в 2017-м, в ЕС появился Европейский центр совершенствования для ответов на гибридные угрозы, то есть «широкий перечень методов и действий, направленных на уязвимости оппонента».
Как человек победил технологии
Надо отметить, что эволюцию за пределами военной теории понятие «гибридная война» переживало задолго до того, как оно получило новое звучание в среде военных аналитиков. Специалисты в погонах считают гибридными и наполеоновские войны, и Вторую мировую, и многие другие. Но вот наступил век технологий, затем осознание, что технологическое преимущество дает весьма краткосрочное доминирование, а потом и новый подход к ведению военных действий.
Его еще в 2005 году описали в статье «Будущая война: возрождение гибридных способов ведения военных действий» генерал-лейтенант Джеймс Н. Мэттис, Корпус морской пехоты США, и подполковник в резерве Фрэнк Хоффман, Корпус морской пехоты США, тот самый, который через два года выпустит книгу «Конфликт в XXI веке: возрождение гибридных войн», ставшую стартовой вехой для экспорта «нового» понятия в политологическое сообщество.
«В Национальной стратегии обороны США определены четыре новых вызова или угрозы: традиционные, нестандартные, катастрофические и разрушительные, - писали Мэттис и Хоффман. - Ранее сценарии оборонительного планирования и планирование сил сосредотачивались на традиционных или конвенциональных вызовах. Хотя угрозы со стороны государственных акторов не исчезли, ясно, что США будут доминировать над конвенциональными противниками в ближайшем будущем. Однако существует вероятность, что какое-то государство может недооценить нашу решимость или обязательства, или какой-то безответственный государственный актор может предпринять действия, которые могут потребовать вмешательства США значительного масштаба».
Мэттис и Хоффман предупреждали, что «конвенциональное превосходство США создает убедительную логику для государств и негосударственных акторов перейти из традиционного режима войны к неким уникальным приемам или неожиданному сочетанию технологий и тактик для достижения преимущества». Поэтому военные специалисты рекомендовали «исследовать характер альтернативных вызовов и соответствующие инвестиции, которые США должны сделать, чтобы лучше подготовиться к предполагаемому миру, в котором противники станут нестандартными».
Мэттис и Хоффман предупреждали, что «так называемые нестандартные вызовы - терроризм, мятежи и волнения, война без ограничений, партизанская война и давление наркокриминала - увеличиваются как по масштабу, так и по сложности и будут представлять вызов интересам безопасности США в масштабах всего мира». «Такие нерегулярные вызовы стремятся использовать тактические преимущества в тот момент и том месте, которые они выбирают сами, а не подчиняться нашим правилам. Они стремятся накопить ряд небольших тактических эффектов, усилить их с помощью СМИ и информационной войны, чтобы подорвать решимость США. Это наш самый вероятный противник в будущем», - отмечалось в статье.
«Мы сталкиваемся не с диапазоном отдельных вызовов, а с сочетанием новаторских подходов - слиянием различных методов и средств войны. Эту беспрецедентную синтезу мы называем Гибридной Войной», - констатировали Мэттис и Хаффман.
Еще одно продолжение политики
С «возрождением гибридных войн» закончилась так называемая революция в военном деле и трансформация оборонного сектора на основе технологий. Важнейшим элементом новых концепций вновь стал человеческий фактор и признание человеко-центричной природы войны.
«Виды войны, с которыми нам предстоит столкнуться в будущем, не могут быть выиграны за счет фокусировки на технологиях. То, что генерал Чарльз Крулак, бывший командир Морской пехоты, называл Трехблочной Войной, - довольно простой конструкт. Мы расширяем концепцию и начинаем говорить о добавлении нового измерения. Мы добавляем четвертый блок, который занимается психологическими или информационными аспектами операций. Этот четвертый блок - область, где вы можете физически не находиться, но куда мы передаем или транслируем наше сообщение», - предрекали Джеймс Н. Мэттис и Фрэнк Хоффман.
«Трансформация, таким образом, начинается и заканчивается в культуре и получает отражение в системе ценностей общества, поведении его членов. Во что верит народ, каково его видение своего будущего – все это сказывается на трансформации, которая оказывается сложным и изменяющим самого себя динамичным процессом, успешность которого во многом зависит от способности общества найти баланс между креативностью, готовностью к инновациям и неизбежной инерционностью военной организации», - размышлял над происходящими изменениями директор центра стратегических исследований «Ашрах» Рачья Арзуманян.
В итоге за полтора десятка лет сформировалась новая среда «безопасности», и определяющими в ней являются следующие характеристики: 1) многомерные военные операции и компании; 2) то, что их участники и взаимодействие между акторами могут быть глобальными и локальными, государственными и негосударственными, симметричными и асимметричными; 3) то, что взаимодействие невозможно разделить и классифицировать с четким выделением политической, военной, социальной или экономической составляющей.
Знаменитое утверждение выдающегося военного стратега XIX века Карла фон Клаузевица о том, что «война - это не более чем продолжение политики другими средствами», заиграло новыми красками. С началом современной гибридной войны средства ведения военных действий заметно расширились, а матрица «политика – война» стала еще более сложной.
«Теперь война представляет собой целый ряд возможностей. Иногда это может включать кинетические операции в сочетании с использованием негосударственных акторов. Иногда - запуск кибератак, направленных на критическую инфраструктуру вместе с кампаниями дезинформации. Возможности обширны, так же, как и способы их слияния или сочетания», - отмечал в 2021 году сотрудник Центра исследований мира при Арктическом университете Норвегии Арсалан Билал.
«О чем речь?»
То, что в 2015 году старший аналитик Института ЕС по вопросам безопасности Нику Попеску не разглядел всех реальных признаков современной гибридной войны, а также не смог спрогнозировать темпы приближения и масштабы таких войн, даже вполне понятно. Прежде всего потому, что он был специалистом по конфликтам, а не системным стратегом. А во-вторых, потому, что война стала как бы ускользающей.
Граница между военным и мирным временем в прямом смысле слова стала неясной. Выявить или определить порог войны более практически невозможно. «Нет лучшего друга, нет худшего врага», - так описывали суть этого ощущения Джеймс Н. Мэттис и Фрэнк Хоффман.
Всего за несколько лет ареной гибридной войны оказался весь мир. Обычные и нетрадиционные средства власти и инструменты субверсии, то есть свержения или опрокидывания, смешались и сплелись для использования слабых мест противника или оппонента и достижения синергетических эффектов.
Действительно, в этой новой философии войны гибридные атаки происходят в довольно неясном контексте. Такая неопределенность умышленно создается и усиливается самими участниками противостояния: во-первых, для того, чтобы осложнить ответ, а во-вторых - чтобы подрывать безопасность противника сразу на двух фронтах.
Первый проходит через области политики, военного дела, экономики, социума, информации и инфраструктуры целевого государства. Второй - идеационный, то есть относящийся к идеям, мыслям, и связан с легитимностью государства, самой основой взаимодействия государства и общества, основой власти и дееспособности государства. Гибридные действия на втором фронте направлены на подрыв социального контракта между властью и гражданами, подрыв доверия общества к государству.
Вот она, суть и канва гибридной войны. С одной стороны, это война всех против всех и на всех сегментах, с другой – у нее все та же холодная логика стремления к доминированию в интересах собственных элит.
Осознание этой логики поможет понять очень многие процессы внутри и вокруг нашей страны. В частности, сделанное в Вашингтоне заявление премьер-министра Румынии Марчела Чолаку о том, что «в Республике Молдова существует конфликт и гибридная война против Майи Санду и против демократического правительства». Или исключение из проекта Стратегии национальной безопасности положения о нейтралитете. Или настойчивые заявления представителей власти, что «в 2024 году гибридные атаки против Молдовы усилятся десятикратно». Очень тонкой гибридной войной против восстановившей свой суверенитет Молдовы является и политика всех румынских правительств на протяжении последних 35 лет… Россия в этой войне явно пассивна, сосредоточившись на поддержке Приднестровья.
Впрочем, надо признать, что смертельные игры на выживание привлекают всего треть молдавских граждан. Социологи из центра IMAS задали респондентам вопрос: «Многие политики из нынешней власти утверждают, что Российская Федерация ведет гибридную войну на территории нашей страны. Вы как считаете?». В ответ только 31% участников опроса согласились с приведенным мнением. 47% заявили, что подобное утверждение не соответствует реальности, а 18% и вовсе признались, что не понимают, о чем идет речь.
Возможно, такой результат – тоже следствие гибридной войны. Но тогда возникает вопрос: кто же в ней проигрывает?
Наталья Узун